Суть острова. Книга 2 - О`Санчес

Вот так и методы воздействия на противника… Короче говоря, наши с отцом противники сумели натравить на охрану «Совы» столичных лягавых из отдела по борьбе с гангстеризмом. На ту ее часть разумеется, которая охраняла отца, входила в состав кортежа, следующего в сторону банка…

Когда прихватили кохеновских ребят — я не шибко-то и испугался: лишь бы меня отпустили, а чуял в себе свирепость и кураж таких энергий, что… Ствол при мне, всем все поотстреляю, а потом отсудим себе невиновность, в стране развитого капитала — это не проблема, тем паче, что пострадают прямые уголовники и это будет доказуемо…

Шиш с маслом! Только прижали наш «Меркурий» к бровке — а я за рулем сидел, как все мое сопротивление оказалось подавлено. С легкостью. Я свернул к обочине, чтобы не врезаться в корыто на колесах, специально для нас подставленное, выскакивать не спешу, опытный. А ствол мой, со снятым предохранителем, уже на колене лежит, я его, на всякий случай, чтобы не упал и не начал самопроизвольно стрелять, придерживаю пальцами правой руки… Они, конечно, выскочили, вчетвером, с пистолет-пулеметами, в масках, но тоже не сразу: для начала они позволили мне увидеть по дрожащему красному пятнышку — на моей груди и груди моего отца. Ну да, дело житейское и до дрожи знакомое: винтовки с лазерным прицелом. Это в обычае разборок бабилонского гангстерья, не знаю уж с каких пор так повелось, но значение его простое: «сразу убивать не хотим, хотя можем, есть возможность поговорить». Не знаю… не знаю… хватило бы у меня духу и сноровки нырнуть под зайчик и начать отстреливаться?.. Но уж отец — точно бы не сориентировался, он и зайчика-то, похоже, не понял, зачем тот и что в нем опасного. Поскольку интересовал их только отец — за него я в первую очередь и отвечаю. Пришлось сдаваться. А ведь будь у него бронированный мотор, или, хотя бы, сидел он как положено, на заднем сидении, а не рядом со мной… Но храбрость и трусость не легко отличить по сослагательным наклонениям, что было — то и факт. Р-раз — мотор с двух передних дверец открылся! Два — дерг отца из мотора, три — тык своим стволом мне в нос, — но сбоку, чтобы красного зайчика не спугнуть, четыре — хвать моего девятимиллиметрового «миротворца …

— Выходи.

Вышел, меня тотчас двое мордоворотов за шиворот и бегом-бегом в другой мотор. Пользуются, мерзавцы, что у меня под каждый бок по стволу уперто, не хотят, видимо, боятся в рукопашную вступать. А боюсь попасть в перестрелку безоружным… Таковы бывают неравноправные консенсусы, и я их не люблю.

Повязки с нас сняли, отца увели в одну сторону, меня в другую. Мы с отцом не пытались обмениваться словами и взглядами, оба молчали, я — потому что всяким обстоятельствам учен, по опыту и в теории, а отец, вероятно, по наитию… Молодец. папа. Невелик козырь в сложившихся обстоятельствах, но мы с отцом его использовали. Почему правильнее молчать? Ну а что бы мы полезного могли сказать друг другу? Отличное от того, что мы уже двести раз перетирали предварительно? «Крепись, сынок!», или: «Удачи тебе, отец! … Но зато по голосу, или по смыслу наши враги могут получить дополнительную информацию о своих жертвах, что вполне способно их усилить, а нас, и без того побежденных, еще более ослабить. Вот у меня к икре под брюками нож прикреплен, что мне — угрожать им, типа: щас достану, всех порежу? Нет, я лучше умолчу, а в нужный момент…

Нужный момент для ножа так и не наступил, потому что меня прислонили мордой и руками к стенке, двое из вооруженных оболтусов в масках обыскали и конфисковали трубку телефонную да ножичек со скромным пятнадцатисантиметровым лезвием… Хорошо хоть, не догадались отнять у меня брючный ремень, который тоже довольно хитрый ремешок: пряжка у него тяжелее обычной, «с наливом», а сам поясок — в один щелчок приобретает стойкость, становится похож на гибкий прочный хрящик с двухсотпятидесятиграммовой балдошкой на конце, — такой, знаете ли, салонный моргенштерн. Голову пробивает легко, не до зубов, правда, но и я не перфекционист: по мне — принял дулю, упал прочно — и ладно, и достаточно.

Стою, мордой к стенке, хорошего не жду, решаюсь…

То, что они нас не расстреляли прямо в моторе — почти ничего не значит: вряд ли отец способен будет удовлетворить их требования в той мере, которая побудит наших врагов-уголовничков отпустить отца и меня живыми и невредимыми. Если отец откажется — убьют. Убьют, не халвой же накормят, — вон сколько предварительных расходов понесли. Рассердятся — и того… А если отец сумеет им дать то, что они от него просят — зачем отпускать? Проще убить и концы в воду… Если он им поможет — есть, конечно, шанец на благоприятный исход, но слишком он мизерен, чтобы всерьез им тешиться. И даже если он есть… Короче: если я подниму индивидуальный бунт с мочиловом всех, кто попытается меня остановить, это будет реальный поступок, достойный мужчины. Если меня убьют — будет ужасно, это получится весьма горький итог событий, но, при наличии вышеупомянутого шанса, папашу даже и при таком повороте событий не тронут, он им будет нужен, а я отвечу только за себя, что гораздо проще, чем быть в ответе за многих. Надеюсь, ребята в «Сове» догадаются, что в свете происшедшего следует удвоить и утроить бдительность по охране моей семьи… Но если же я выживу и вырулю — честь мне и хвала. А денег-то отцовских наэкономлю сколько!.. Мама дорогая!.. Да из-за одного этого благородного помысла стоит попытаться…

— Здорово, детектив. — Я обернулся. Помещение в подвале здоровенное, две двери в него ведут, с противоположных сторон, обе закрыты. Помещение почти пустое, две табуретки в нем, одна передо мною, два человека в нем: один на табуретке сидит, в трех метрах от меня, другой — это я сам. — Присаживайся… Рик. Устанешь, стоямши.

Я сел. Может, коль скоро я решился действовать, имело смысл ринуться на незнакомца, не садясь и без лишних слов, заломать его, поживиться по карманам чем бог послал, из убойного, да и в двери… Но я сел. В таком ответственном деле как бой, всегда следует помнить старинную мудрую поговорку: большая драка ближе к телу. Радостно и почетно умирать героем, а лучше, все же, — победить и героем жить, поэтому спешить — не нужно, бросаться в атаку, очертя голову — не нужно. Все остальное — по обстановке и в меру сил. Храбрость — она для стычек предполагается изначально, без нее и из ватных ног не выскочишь, и труса в себе не задавишь.

Сел я. Только моя табуретка посреди пространства расположена, а другая, незнакомцем занятая, — ближе к стене, от моей в трех метрах, или чуть подальше.

Сидим. Он молчит, и я молчу. Незнакомцу лет… за сорок, это точно, может быть, сорок пять или около этого. Кондиции в плечах — примерно как у меня, рост — если судить по длине ног, по углу сгиба в коленях — и роста моего, короткие темные волосы без лысины, практически без седины, нечто вроде легкого просторного свитера, просторные же джинсы, ботинки с высокими голенищами… Человек как человек, морда, правда, мрачная и странноватая… словно маскообразная, на такую бы и Мак Синоби обзавидовался. Охраняет. Ну-ну.

Я тем временем осмотрелся, прикинул, что, куда и как, чем, в пределах возможного, разумеется, еще в спецвойсках нам прививали минималистские вкусы, дабы мы умели довольствоваться малым при выводе противника из строя, мастерили бы оружие хоть из манной каши, если ничего другого нет под рукой. Табуретки весьма удобно метать в чужие головы, с близкого если расстояния… Но, учитывая возраст и внешние данные незнакомца, не должно бы у меня с ним быть проблем, и без табуретки обойтись нетрудно. Единственное — следует приготовиться, чтобы свести шум к минимуму, рассчитать оптимальный путь к его уязвимым точкам, ответственным за выключение сознания… А он как назло — ну… неудобно как-то сидит, для меня неудобно, то есть. Все мои рефлексы пищат, недовольные, требуют: перегруппируйся… Я послушно начинаю ерзать, разворачиваться, чтобы их ублаготворить, рефлексы мои, чтобы нам с ними удобнее было нападать на незнакомца, а тот тоже пошевелился — и опять мне… не с руки как-то… Впрочем, в полевых условиях редко предоставляется случай достичь совершенства. Может, пора уже?.. Вдруг — клекот, у незнакомца трубка проснулась, тот вскочил, — опять не с руки мне — пока я соображал, тот буркнул чего-то и в дверь пнул. Дверь распахивается, входят два мордоворота, каждый из них — на голову того мужика выше, он им кивнул, на меня указав, а сам в дверь. Клац. О-о, братцы, это был волшебный металлический звук, я бы сказал — подарочный: дверь придерживается только полукруглым язычком, она не заперта! Чудесно. Если мужик, судя по габаритам и реакциям, обладал в молодости подвижностью, крепкими мышцами, то эти двое — горы дикого неповоротливого мяса, весь их козырь — в массе, то есть — в силе удара, если они бьют и попадают в цель, и в устойчивости, если бьют их. Но против удачного удара в подбородок и Годзилле не устоять, помчались!